– Сколько варягов к Славену ушло? – вроде бы внешне почти вяло поинтересовался Буривой, хотя, если спрашивал, значит, имел интерес.
Хотя, может быть, и в самом деле спросил он вяло, потому что сил самому вершить дела, как было всегда раньше, у него уже не хватало, а то, что будут их вершить другие, и как они будут вершить, князя уже и не всегда сильно интересовало. Вместе с болью обычно подступала апатия, и не хотелось не только действовать, но даже, иногда, думать и беспокоиться. Хотелось только бездвижного спокойствия, при котором рана не беспокоит, и кровь в теле не горит. Но иногда Буривой это состояние перебарывал просто усилием воли, вспоминал, что он – князь и правитель, и с него спрос за все, что происходит.
– Больше трёх тысяч, – сообщил княжич.
– А ты, воевода, что по этому поводу думаешь? – с шумом и хрипом переведя горячее дыхание, попытавшись кашлянуть, но не сумев это сделать, спросил князь уже у воеводы Военега. Такой вопрос был уже признаком. Значит, делами ещё интересуется, хотя из-за того, что к скамье ранением прикован, и спрашивает совета. Раньше бы не совета спрашивал, а приказы рассыпал, как горох, с быстрым треском. И с чужим мнением считался бы привычно мало.
– Я недавно только воеводе Бровке говорил, что момент упускать нельзя, и в Бьярмии след спешно закрепляться… Первонег, думаю, город без нас удержит. А нам здесь время терять тоже нельзя. Когда еще варяги настолько здесь ослабнут! Бить их надо без раздумий. На то сил у нас определенно хватит…
– Хватит ли… – непривычно для себя вяло и без боевого задора переспросил Буривой.
Видимо, боль секундами подступала к телу и душе, терзала, а потом отступала. И даже в коротких словах не самого длинного разговора слышались перепады настроения князя.
– Хватит, княже… Только б ты…
– Без меня… Теперь уже, без меня… – сразу пресёк князь беспочвенные разговоры, и даже голову после этого высказывания бессильно опустил, и тяжёлое дыхание перевёл.
Буривой лучше других знал своё состояние, и не просил никакой поддержки со стороны. Он, всегда сильный, умел быть сильным во всём, и не хотел недомолвок. Как сильный человек, он и проигрывать умел, не теряя присутствия духа. И никаких утешений. Никаких лишних, необоснованных надежд. Есть только то, что есть! Можешь бороться – борись, не можешь – не тешь себя обманом, и уступи место другим, кто может. В этом был весь князь. Буривой уже смирился с мыслью, что подошло ему время уступить место тому, кто может. И он был готов к этому внутренне.
– Хватит сил, княже. У Астараты не больше трёх тысяч воев наберётся. И все разбросаны по дальним закуткам.
– И у нас столько же. И тоже разбросаны.
– Собрать не долго. Главное, тайно. Чтобы варяги подготовку не почувствовали. Ночью… Чтобы утром уже всем выступить, пока их разведчики следы ночного перехода не прочитали.
– А поведёт кто?
Воевода не думал долго, и сразу посмотрел на молодого княжича, взглядом указывая, кому предстоит вести полки.
Князь тоже долго не думал.
– Под твоим приглядом разве что… – сказал не слишком уверенно, будто сомневался в способностях младшего сына, но глаза Буривоя уже ожили, и появился в них былой огонёк. Не тот, конечно, неукротимый, не обжигающее противника пламя, но лишь отдалённо напоминающий прежний. Однако и это уже значило многое. – И всё ж, он мой сын. Не чей-то, а мой! И обязан…
Вадимир, понимая о чём речь, встал из-за стола, и шире расправил плечи… Рука непроизвольно легла на крыж меча…
Велибора громко и демонстративно зевнула и отвернулась, когда открылась дверь, и вышел воевода Военег, так не вовремя завладевший вниманием её мужа. А она уже так постаралась, провела большую подготовку, и считала, что Вадимир уже почти созрел, и готов к тому, чтобы выполнять ее волю. И если бы не этот воевода, все было бы по ее желанию. Уж теперь-то, когда Вадимир остался наедине с отцом, позовут и её, поняла княжна даже заранее приняла соответствующее моменту выражение лица. Но надежды княжны оказались неисполненными. Ее не позвали. Более того, воевода вернулся уже через минуту, а следом за ним в горницу к князю Буривою один за другим потянулись другие воеводы и сотники. И все очень торопились. Так торопились, что не замечали Велибору, словно не понимали, что, возможно, проходят мимо своей будущей княгини. Впрочем, они могли и не знать, что Гостомыслу не суждено вернуться из своей дальней поездки. Однако, в любом случае, даже жена сына князя должна вызывать у них повышенное уважение. Она ведь уже не дочь рабыни. Она – княжна! И эти вои должны понимать разницу между собой и Велиборой. А они не понимают… Такое невнимание Велибору сильно задело и обидело, и она поджала пухлые губы так, что они стали тонкими и властными. А взгляд стал жестким и колючим. Ничего, подойдёт время, и она будет отдавать приказы этим людям. Даже не Вадимир, а именно она. И выполнять эти приказы они будут стремглав, будут торопиться больше, нежели торопятся сейчас, когда их зовёт дикий и необузданный Буривой, выгнавший сегодня ее из своей комнаты. Пусть мягко, непривычно мягко для себя, тем не менее, выгнавший. Это унижало княжну. К ней относились, как в дочери рабыни…
Велибора встала, и оперлась рукой о стену, демонстрируя то, что желала сказать, в надежде, что и ее внешнее поведение будет доложено князю Буривою и Вадимиру.
– Если батюшка будет кликать, сказывай, что я плохо себя чувствую, и удалилась к себе… – намеренно страдающим голосом сообщила княжна дворовому человеку, по-прежнему дежурившему в сенях у княжеской двери. – Если за мной пришлют, я, может быть, подойду, если смогу. Так и передай. Если смогу…